Люси Аткинсон «Воспоминания о татарских степях»

Предисловие переводчика

Сейчас очень силен интерес к истории родных мест, к нашим далёким предкам. Мы обращаемся в архивы, разыскиваем старые письма, дневники, забытые книги, потому что хотим знать какими были те, кто жил до нас. Что они думали о себе! И, особенно любопытно, как воспринимали их со стороны!

Воспоминания иностранцев о Сибири, на мой взгляд, т.е. взгляд простого обывателя, достаточно редкая вещь. Они вызывают желание взглянуть на себя чужими глазами. Желание сравнить точки зрения и докопаться до истины. Понять, есть ли чем гордиться?

Те, кто интересуется историей Алтая, думаю, не раз встречали в различных источниках имя английского художника Томаса Уитлэма Аткинсона(1). Он побывал на Алтае в середине XIX века и оставил благожелательные отзывы о Барнауле и Телецком озере. К сожалению, сведений о художнике сохранилось довольно мало. В статье Дэвида Коллинза «Англоязычные путешественники на Русском Алтае, 1848-1904гг.»(2), сказано, что мистер Аткинсон покинул родину в 1842 году с целью поправить финансовое положение(3).

В те времена многие англичане уезжали за рубеж. Несмотря на пышную коронацию королевы Виктории(4) развитие промышленности и сельского хозяйства шло на спад и в стране наступили «голодные сороковые». Однако, прошло чуть более десяти лет, и на всемирной выставке(5) Британия явила свою промышленную мощь. Владения Британской короны простирались по всему свету. Не только ученые-профессионалы занимались активным исследованием земель и народов империи. Многие военные, миссионеры, служащие Ост-Индской компании стремились внести свой вклад. Бурно развивалось издательское дело, и описания путешествий были очень востребованы читателями. Иллюстрированные книги приносили значительные доходы, поскольку постоянное расширение границ подталкивало естественное любопытство и интерес к необычным историям и приключениям. Думаю, из этих соображений бывший архитектор, строитель и торговец камнем решил стать путешественником. А выбор маршрута путешествия определился после знакомства с всемирно известным учёным-энциклопедистом Александром фон Гумбольдтом, который в 1829 году посетил рудные месторождения Урала и Алтая. Европейцев привлекало потрясающее воображение количество серебра и золота, добываемое в Сибири. Аткинсон отправился по следам ученого с целью запечатлеть в красках красоты природы. И вполне закономерно стремление художника попасть именно в горный город Барнаул, откуда драгоценные металлы напрямую отправлялись в Санкт-Петербург, на Монетный двор. Ведь до Калифорнийской золотой лихорадки 1848 – 1855 гг. и до начала в 1851 году золотой лихорадки в австралийском штате Виктория объём золотодобычи в Сибири казался невероятно огромным.

Возможно, что определённую роль сыграла книга артиллерийского капитана Джеймса Аббота о путешествии из Герата в Хиву, Москву и Петербург. В то время происходило расширение границ Российской Империи на юг, в Среднюю Азию и на восток, на Амур. Это встречало не только дипломатическое противодействие со стороны Англии, которая воспринимала российское присутствие как потенциальную угрозу своему господству в Индии. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мистер Аткинсон в 1846 – 1853 годах прошел по Уралу, Сибири и Киргизским Степям(6), так называли в XIX веке степи современного Казахстана. Заинтересованный продвижением Российской Империи англичанин бродил по горной цепи Джунгарского Алатау, потом отправился на Амур. Свои впечатления и наблюдения он изложил в книгах: «Восточная и Западная Сибирь»(7) и «Путешествие по нижнему и верхнему Амуру» (8). Обе книги вызвали интерес и в Англии, и в России. Их немедленно перевели на русский язык(9). Книги художника много раз переиздавали в Англии и в США, причём последний раз в 2000 году, однако в России с 60-х годов XIX века они не были изданы ни разу!

Во время пребывания в Петербурге Т.У. Аткинсон женился на бывшей гувернантке, Люси Шеррард Финли, и она стала для него верной спутницей и помощницей в странствиях по Сибири. Миссис Люси также написала своеобразный отчёт в форме писем об этом путешествии, но её книга «Воспоминания о Татарских Степях и их обитателях»(10) так никогда и не была полностью переведена и никогда не издавалась в России. Более того, словарь Брокгауза и Ефрона приписывает «Воспоминания» её мужу.

Конечно, вполне понятно пренебрежение к сочинениям женщин в те времена. Бывало, и научные исследования оставались без внимания. А уж книгу бывшей гувернантки никак нельзя причислить к научным этнографическим работам – она, скорее, относится к развлекательной литературе. Но ведь миссис Люси запечатлела своё доброжелательное отношение и даже призналась в искренней любви к друзьям из России, а руку дружбы отвергать, по меньшей мере, странно. Частично оправдать ситуацию можно лишь тем, что во время выхода книги произошло несовпадение интересов – все мысли и чувства российской публики в 1863 году, в самый разгар крестьянской реформы, занимало освобождение крепостных. Возможно также, одной из причин стали упомянутые в книге декабристы. Но в настоящее время нас уже ничто не оправдывает. Тем более, что англичанка оказалась единственной женщиной среди путешественников-мужчин, посетивших Алтай в середине позапрошлого века.

Дэвид Коллинз отметил, что письма Люси Аткинсон о пребывании в Барнауле и жизни высшего «общества» напоминают о романах Джейн Остен!

Жгучее любопытство подстрекнуло меня разыскать в Интернете книги супругов Аткинсон, и в них, действительно, обнаружился целый пласт неизвестной прежде повседневной жизни алтайских горных инженеров.

Художник и его жена оказались весьма внимательными наблюдателями. Их интересовала не только показная, парадная сторона жизни города, но и изнанка, где они часто наблюдали забавные и анекдотические ситуации. На мой взгляд, это дало более яркие характеристики людям. Причём, если мистер Томас всего лишь в одной главе набросал общую картину горного города Барнаула, то миссис Люси привлекали частности и подробности, которым она уделила много внимания. В этом и состоит уникальность их книг – они прекрасно дополняют друг друга!

Основу книги миссис Люси составили письма, отправленные в течение 1848 – 1853 годов из разных городов Сибири. Естественно, более всего меня интересовали письма из Барнаула. Любопытно было взглянуть глазами англичанки на повседневную жизнь моего родного города.

Миссис Аткинсон был присущ ироничный взгляд на окружающий мир и на собственную персону в этом мире. Я думаю, именно такая позиция позволила этой женщине преодолеть все невзгоды и трудности, выпавшие на её долю. Умение посмеяться над собой и над судьбой – вот отличительная черта характера храброй англичанки. И мне кажется, Дэвид Коллинз абсолютно прав, сравнивая её и Джейн Остен, которая также обладала ироничным и язвительным язычком.

Люси Шеррард Аткинсон, в девичестве Люси Шеррард Финли (Lucy Sherrard Finley), родилась 15 апреля 1817 года в городе Сандерленд графства Дарем. Она была четвёртым ребёнком в семье, где кроме неё подрастало ещё десять детей. Отец, Мэтью Финли, и мать, Мэри Энн Йорк, были небогаты, поэтому в 1839 году Люси пришлось покинуть родину и в поисках заработка отправиться в Россию. В 1848 году она вышла замуж за Томаса Уитлэма Аткинсона и в течение шести лет скиталась вместе с ним по Сибири, а затем возвратилась в Англию.

После смерти художника в 1861 году вскрылось одно очень неприятное обстоятельство – оказывается, миссис Люси не имела права на наследство, поскольку была жива первая, законная супруга художника – Ребекка Аткинсон! Оставшись без гроша, наша героиня не сдалась и не опустила руки – она опубликовала книгу воспоминаний и получила пожизненную пенсию.

Неудивительно, что в своих книгах художник ни разу не обмолвился о жене и сыне(11), зато у миссис Люси имя мужа не сходит с языка. Часто она откровенно подтрунивает над ним, видимо в отместку за это холодное молчание. Вспоминая о трудностях путешествия, о голоде, холоде, нестерпимой жаре и ураганных ветрах, о преждевременных родах в степи, почти без медицинской помощи (юного военного врача она не восприняла всерьёз), о встречах с хищными животными и бродягами-грабителями она не устаёт подчёркивать свою храбрость и стойкость. И, действительно, нельзя не восхищаться смелостью и наблюдательностью этой женщины. В то время как её соотечественница, тоже бывшая гувернантка, выйдя замуж за русского офицера, в слезах и смертной тоске, следует в Сибирь, к месту службы супруга, миссис Люси бесстрашно вступает на эту «ужасную» землю, в «царство льда и снега». Она находит весьма привлекательными горы и степи, и даже заявляет о своём нежелании возвращаться в суетный и неприятный «цивилизованный» мир. Под пером миссис Люси оживают люди самых разных сословий. Её в равной степени восхищает блеск бриллиантов на жёнах томских золотопромышленников, скромное обаяние дам барнаульского «высшего света» и изящество «киргизских амазонок». Казаков она называет джентльменами и высоко ценит их мужество и смекалку. С уважением пишет о губернаторе Николае Николаевиче Муравьёве, будущем Муравьёве-Амурском. Но с ещё большим уважением миссис Люси отзывается о ссыльных декабристах. Она рассказывает о встречах с Матвеем Ивановичем Муравьёвым-Апостолом, с Николаем Александровичем Бестужевым, с Петром Ивановичем Фалленбергом, с семействами Давыдовых, Волконских и Трубецких. Знакомство с одним из них, замечает она, «подействовало как талисман и позволило нам войти в их круг».

Не ускользнула от внимания англичанки и безграничная любовь народа к царю – по её словам, нет ни одного, самого бедного жилища, где не оказалось бы портретов императорской фамилии. Узнав, что она жила в Петербурге, простые крестьяне и казаки постоянно спрашивали её, видела ли она императора!

Её возмущает бесстыдство, с каким чиновники грабят казну. «Мы часто имели возможность наблюдать преданность диких племен Его Величеству, но редко случалось, чтобы их преданностью не злоупотребляли. Меха, собираемые в качестве дани, являются лучшими, какие только можно добыть, и, действительно, имеют большую ценность. Эти бедные мужчины думают, что Его Величество получает их лично, и что он знает, откуда и от кого они прибыли. На самом деле меха проходят через многие руки, их подменяют другими, более низкого качества, и когда они прибывают к месту назначения, ценность сильно уменьшается. Простые люди постыдились бы послать Императору такие жалкие меха»(12).

Современник, русский географ П. П. Семенов-Тян-Шанский чуть позже в книге «Путешествие в Тянь-Шань в 1856 – 1857 годах» заметил: «…плохи и лихоимны были сибирские чиновники, составлявшие отбросы русской бюрократии…».

Англичанка сочувствует несчастному офицеру Измайлову, посмевшему возмутиться казнокрадством генералов, с презрением отзывается о поступке омского полицмейстера. В то же время она склонна оправдывать случаи недостойного поведения простых людей, заявляя, что дефектна сама система жизни в России.

Она спорит с неизвестным оппонентом и высказывает сомнение – следует ли презирать кочевые народы за их неразвитость и отсталость: «Действительно, кажется очень смешным, когда взрослые сильные мужчины восхищаются подобными детскими игрушками. И все же не знаю, надо ли смотреть на это с презрением: сколько мужчин в цивилизованных странах гордятся своими украшениями, в соответствии со своим представлением о красоте, а эти простые существа делали то же самое, но в более грубой манере!»

В целом получается довольно симпатичный портрет путешественницы. Но всё-таки меня больше привлекло то, что Люси Аткинсон оказалась единственной женщиной-иностранкой, которая в середине XIX века оставила письменное свидетельство о Барнауле.

Известно несколько авторов, которые осветили жизнь нашего города достаточно хорошо. Карл Христиан Фридрих (Карл Фридрихович) фон Ледебур в 1829 году в своём отчёте уделил внимание внешнему облику Барнаула(13). Знаменитый исследователь Центральной Азии Пётр Петрович Семёнов – Тян-Шанский в книге «Путешествие в Тянь-Шань в 1856 – 1857 гг.» вскрыл преступную схему кражи казённых денег. Градоначальник Александр Александрович Черкасов, барнаульский Аксаков, в своих «Записках городского головы» касался бытовых тем, но его куда больше интересовали охота и рыбалка. Супруги Поярковы (14) (их письменное наследие ещё мало изучено) имели возможность близко наблюдать жизнь семейства горного начальника А. А. Злобина. К сожалению, не нашлось автора подобного Екатерине Алексеевне Авдеевой-Полевой (15) и не хватало именно женского взгляда на быт, на воспитание и образование детей, на балы и свадьбы, наконец!

Мне был интересен женский взгляд Люси Аткинсон, поэтому я занялась переводом её писем. Это увлекательное дело продолжается уже довольно давно, и, к сожалению, перевод ещё не закончен. В настоящий момент я предлагаю вниманию читателей всего лишь несколько глав книги «Воспоминания о Татарских степях».

Первая и вторая главы повествуют о поездке из Москвы в Барнаул. В третьей – дано описание повседневной жизни нашего города. В четвёртой главе описана поездка на Телецкое озеро, в новую пограничную крепость Копал и рождение сына. В восьмой – миссис Люси путешествует по Джунгарскому Алатау и добирается до китайского города Чугучак. В девятой – она возвращается в Барнаул, присутствует на балах и свадьбах. В шестнадцатой и семнадцатой главах снова балы в Барнауле и загадочные случаи.

Миссис Люси довольно часто вставляла в текст русские слова и объясняла их значение для английских читателей. Мне показалось это интересным. Я оставила оригинальное написание этих слов в скобках. Мне слышатся в них голоса людей, характерный говор.

И несколько слов о горном городе Барнауле. С начала девятнадцатого столетия Барнаул прославился своим сереброплавильным заводом. Здесь работали высокообразованные для своего времени специалисты. Горные офицеры (после реформы 1834 года переименованные в горных инженеров) обучались в Санкт-Петербурге в институте Корпуса горных инженеров. На Алтае ежегодно выплавляли тысячу пудов серебра и отправляли драгоценный металл в Санкт-Петербург, на Монетный двор. В тридцатых годах XIX века в Сибири вспыхнула золотая лихорадка, и вновь наш город оказался в центре событий. В России Барнаул тогда считался городом несметных сокровищ, и эти слухи достигли Европы. И пусть это отчасти и привлекло сюда супругов Аткинсон, но, прожив здесь почти два года, они пришли к выводу, что истинным сокровищем Барнаула являются его жители. Миссис Люси заявляет в своём письме, что они с мужем научились уважать и любить своих друзей из Барнаула.

(1) Atkinson, Thomas Witlam, 1799-1861.
(2) Коллинз Д. Англоязычные путешественники на Русском Алтае, 1848–1904 гг. // Краеведческие записки. Вып. 4. — Барнаул, 2001.- С. 121–141.
(3) Действительно, мне попался в Интернете сайт с английскими газетами за 1838 год. Там помещено объявление, что против Томаса Уитлэма Аткинсона, архитектора, строителя, торговца камнем и древесиной со Складской улицы в Манчестере, графство Ланкастер, 3 февраля 1838 года возбуждено дело о банкротстве.
(4) 28 июня 1838 года
(5) Первая всемирная выставка в Лондоне в 1851 году.
(6) Не должно удивлять, что казахов именовали киргизами. В то время ещё бытовало название киргиз-кайсаки. Обратите внимание на названия книг: Левшин «Описание Киргиз-казачьих орд и степей» (СПб., 1832), Ягмин «Киргиз-кайсацкие степи и их жители» (1845) Вельяминов-Зернов «Историческое известие о Киргиз-кайсаках и сношениях России со Средней Азией со времени кончины Абул-хаир хана» (Уфа, 1853—55).
(7) T.W. Atkinson: Oriental and western Siberia: a narrative of seven years’ explorations and adventures in Siberia, Mongolia the Kirghis Steppes, Chinese Tartary, and part of Central Asia. – London, 1858.
(8) T.W. Atkinson: Travels in the regions of the upper and lower Amoor and the Russian acquisitions on the confines of India and China. – London, 1860.
(9) Путешествие по Сибири и прилегающим к ней странам Центральной Азии [Текст] : редкая книга / сост. А. ф. Этцель, Г. Вагнер ; по описаниям Т. У. Аткинсона, А. Т. ф. Миддендорфа, Г. И. Радде и др. ; пер. с нем. Н. Деппиша. — СПб. : Изд. кн-ва М.О. Вольф, 1865. — [4], IV, 518 с., 1 вкл. л. ил. : ил. ; 24 см. — Загл. обл. : Путешествие по степям и горам Сибири и соседним землям Средней Азии.
(10) Atkinson Lucy: Recollections of Tartar Steppes and Their Inhabitants. – London, 1863.
Английское слово Tartary – Тартария, синоним Татария – общее название в западноевропейской литературе и картографии для обширных областей от Каспия до Тихого океана и до границ Китая и Индии. Использование термина прослеживается с XIII и вплоть до XIX века. ( лат. Tartaria, фр. Tartarie, нем. Tatarei).

(11) Алатау Тамчибулак Аткинсон (1848-1906), был директором школы на Гавайях и занимал видное место в общественной жизни.

(12) Atkinson Lucy: Recollections of Tartar Steppes and Their Inhabitants. – London, 1863. P. 83.
(13) Путешествие по Алтайским горам и джунгарской Киргизской степи/ К. Ф. Ледебур, А. А. Бунге, К. А. Мейер: Пер. с нем./ В. В. Завалишин, Ю. П. Бубенков.- Новосибирск: ВО «Наука», Сибирская издательская фирма, 1993.- 415 с.

(14) ГААК. Ф. 163. 0п. 1. Д. 18, Д. 29.
(15) Екатерина Алексеевна Авдеева-Полевая (1789 – 1865) – первая сибирская писательница-мемуаристка. Ей принадлежит описание повседневной жизни Иркутска.

Люси Аткинсон Воспоминания о Татарских степях и их жителях
Пер. с англ. Волковой Н.

Возможно, читатель пожелает узнать, при каких обстоятельствах написаны эти письма, и как случилось, что англичанка отправилась в страны столь отдаленные и столь непривлекательные в отношении приятной и роскошной жизни, как Сибирь и Tartary.
Я родилась в большой и небогатой семье, и в начале жизни должна была сама позаботиться о себе. Я нашла прибежище в Санкт-Петербурге, где в течение восьми лет оставалась в семье генерала Муравьёва, занимаясь образованием его единственной дочери. В 1846 году я познакомилась с мистером Аткинсоном, который в то время собирался путешествовать по Сибири. И по его возвращению, через год, вышла за него замуж, с согласия семьи генерала Муравьёва и Губернатора Москвы. Я сопровождала мистера Аткинсона во всех его трудных поездках в течение шести лет.
Научные и живописные результаты тех рискованных путешествий собранные в двух книгах, он издал в конце своей жизни. В них есть несколько намеков на приключения, с какими нам пришлось столкнулись во время поездок, но нет ни одного упоминания о странных инцидентах, происходивших со мной, часто остававшейся в одиночестве с грудным ребенком среди полудиких людей, для кого я была прекрасной незнакомкой. Мои друзья так часто докучали мне вопросами о том, что случилось со мной в странах, где никогда прежде не бывала английская леди, и просьбами описать манеры, характеризующие женское общество диких киргизов, что я собрала несколько писем, написанных моим друзьям в тех местах. Их, с небольшими исключениями и изменениями, я теперь рискую представить общественности.

Письмо из Екатеринбурга от 7-го марта 1848 года.

Мой дорогой друг, поскольку я собираюсь погрузиться в дебри Сибири, я обещаю делать для Вас подробные отчеты обо всём, что случится со мной в этом царстве льда и снега, обо всём, что будет Вам интересно.
Москва и все, что в ней есть, настолько известны нам обоим, что я не буду утомлять Вас, вспоминая места, которые мы так часто посещали вместе. Я должна, однако, упомянуть доброту наших друзей Капнист [Capnists], они сделали все, чтобы мое короткое пребывание здесь было приятным. Мое первое письмо поведало Вам все новости о моем браке, и теперь я должна дать Вам общее представление о приготовлениях к долгому путешествию в Сибирь.
Поскольку уже прошла середина февраля, следовало поторопиться и отправиться в дорогу прежде, чем закончится зима. Меня захватил такой водоворот волнений и забот, что я не могла выбрать время и кратко записать даже эти несколько строк. Было и другое большое препятствие к нашему отъезду – Масленица , даже человека [слугу] мистера Аткинсона, Николая, нигде не могли найти, а ямщики так часто требовали на водку , что казалось, нет никаких шансов уехать. Все эти обстоятельства заставили беспокоиться о нашем путешествии на восток.
Утром 20-го нас встревожило быстрое таяние снега. Вскоре вода затопила улицы Москвы, показались голые тротуары, и ездить в санях стало затруднительно. Однако мы не отступили и решительно собрали все вещи, необходимые для нашей поездки, перед полуночью 21-го. Несмотря на то, что многие из наших друзей доказывали абсолютную необходимость отсрочить наш отъезд на несколько дней, мистер Аткинсон заявил, что мы должны ехать на следующий день, во что бы то ни стало.
Во время моего короткого пребывания в Москве многим семьям изгнанников стало известно, что я собираюсь посетить места, где их мужья, отцы и братья провели больше двадцати лет жизни. У каждого члена этих семей было несколько слов, которые они желали передать со мной. С какой грустью они вспоминали прощание у ворот Москвы. Я словно видела, как жена с младенцем на руках бросает последний взгляд на мужа и отца, когда его медленно ведут мимо. Как маленькие дети, теперь уже взрослые мужчины и женщины, испуганные звоном цепей, получают последнее объятие. Как матери, убитые горем, глядят вслед сыновьям, уходящим под высокие своды и потерянным для них навсегда. Как сестры оплакивают последний привет, а братья, схватив друг друга за руки, понимают, что обречены никогда не увидеться.
Я не могла отказать им, хотя понимала, что это повлечёт за собой несколько отклонений от намеченного маршрута. Порой нас звали на дюжину обедов в один день, и нам приходилось принимать приглашения, поскольку каждая семья с беспокойством ожидала, будем ли мы их гостями. Не все могут понять печальный интерес этих сборов. Только зная обстоятельства, ввергнувшие их родных в изгнание, и трудность любой конфиденциальной связи со столь дорогими для них людьми, я понимала их страстное желание видеть нас. При этом я никогда не забуду прощание с ними и благословения, которыми они наградили нас. Далеко за полночь в воскресенье мы возвратились, наконец, к себе, чтобы последний раз отдохнуть в Москве.
В воскресенье утром мы поднялись до рассвета и занялись приготовлениями, надеясь упаковать все вещи прежде, чем кто-нибудь придёт проститься с нами. Сразу после завтрака мистер Аткинсон, Николай и другие начали укладывать багаж в сани. Начало долгого путешествия, это – вопрос не малой важности, и мне сказали, что всё зависит от того, насколько комфортно мы устроимся в санях на двенадцать дней и ночей, но поскольку этим занимался тот, кто имел практический опыт, я не боялась результата. Пакет за пакетом без труда уложили на свои места, затем всё покрыли двумя большими медвежьими шкурами, и наши сани, в которых мы собирались предпринять поездку почти в 5000 миль, сделались весьма удобными и привлекательными.
Но я смотрела на эти приготовления без малейшего интереса – мыслями я уносилась в те места, о которых мы часто говорили с генералом, но ни один из нас и не мечтал, что мое желание могло когда-либо осуществиться. Так же часто мы говорили о тех изгнанниках, кому я несу много памятных подарков, в знак того, что даже после долгого отсутствия о них помнят!
Обед заказали в два часа, но посетители не иссякли ни до, ни после того часа, и при этом мы не могли лишить их доступа. Прибыли лошади и это предупредило гостей о скором отъезде и необходимости оставить нас в покое для трапезы. Она продлилась не долго, в половине третьего мы уселись в сани, нам сказали напутственное слово и ямщик погнал.
День был теплым и солнечным, снег таял быстро, но это не вызвало у мистера Аткинсона ни малейшей тревоги о состоянии дорог. Лошади неслись галопом, разбивая снег и слякоть и разгоняя тоску в душе. Кое-где наши сани скользили по голым камням мостовой. В пять часов страж остановил нас в воротах Москвы. Офицер потребовал наши паспорта, которые сразу вернул и приказал поднять решетку. Когда мы проходили под высокими сводами, мне показалось, что я прощаюсь с миром. Я думала о многих несчастных, кто пересек этот барьер. Мне стало легче, когда мы оказались за пределами ворот.
Среди заключенных, которые проходят через эти врата на пути в Сибирь, одни погрязли в самых ужасных преступлениях, другие осуждены за незначительные проступки, но тут прошли сотни тех, чьё преступление заключалось лишь в сопротивлении зверствам их жестоких владельцев.
Вскоре после выезда из ворот мы повернули на прямую дорогу, ямщик погнал галопом лошадей, и мы поехали дальше. Наш возница объявил, что подмораживает – для нас это было самой долгожданной вестью. Быстрый бег лошадей и звон бубенцов не давали забыть суету последних дней перед отъездом и наполняли мои мысли тревогой о предстоящем пути. Пришла прекрасная ночь, звезда за звездой вспыхивали на небесном своде, пока он весь не превратился в мерцающее чудо. Пока я наблюдала появление звёзд и всматривалась в глубокий мрак, который постепенно скрыл всё от наших взоров, мои мысли невольно вернулись назад, к Вам, к той, от кого каждый час уносил меня всё дальше и дальше. Я загрустила, и очнулась лишь тогда, когда наш возница осадил лошадей у почтовой станции.
Всё казалось пустынным: и в здании было темно, и вокруг ни души. Мистер Аткинсон велел Николаю разбудить людей и скорее поменять лошадей. Слуга быстро распряг тех, которые привезли нас, и исчез в темноте, а мы остались одни. Много времени прошло – никто не появлялся. Тогда я предположила, что будет лучше позвать Николая. Мистер Аткинсон так и сделал, но не получил никакого ответа. Тогда он оставил меня в санях, а сам вошел в дом.
Нащупывая путь в темноте, он прошел через две комнаты и не встретил ни души. В третьей он наступил на чьё-то тело, и чуть не упал на другое, но никто не произнёс ни слова. Свеча мерцала в коридоре, взяв её, мистер Аткинсон обнаружил, что прошел через комнату, в которой шесть человек лежали в состоянии пьяной бесчувственности. От них он ничего не добился и, пройдя далее, нашел других в подобном же состоянии. Здесь оказался и Николай, крепко спавший на скамье. Наши дорожные бумаги и сумка с деньгами лежали на полу. Николай также был пьян и забыл и о нас, и о лошадях.
С трудом нашли смотрителя [smatrical], или руководителя почтового дома. Когда он увидел печать и подпись Министра почты, к нему вернулись умственные способности, и при помощи кнута он скоро привёл людей в чувство. Зажгли огонь и мужчины стали слоняться туда и сюда в поисках лошадей.
Николай получил хорошую трёпку. Его лишили всех бумаг и денег, которые отдали на моё попечение. Таким образом, я оказалась утверждена в новой должности «министра финансов». Казалось, это немного отрезвило Николая. Но наши перспективы были не блестящи, поскольку чиновник уверял, что мы найдём людей пьяными на каждой станции.
Последних четырёх лошадей запрягли в сани, ямщик сел на своё место и начальник почты дал ему строгий приказ ехать быстро. Человек издал дикий вопль, просвистал кнут, и лошади помчались во всю прыть.
Вскоре после отъезда со станции ямщик свернул в лес, поскольку невозможно было ехать на санях по голой дороге. Но и среди деревьев снег лежал клочками, лишь мороз на траве позволил нам успешно двигаться дальше. Как необычно и дико ехать через русский лес, где высокие сосны бросают вокруг глубокие тени. Тут каждый склонен думать, что за ними прячутся волки и медведи, готовые схватить путешественника. Но среди безмолвия не слышно ни рычания, ни других звуков, кроме возгласов ямщика да звяканья бубенцов на сбруе лошадей. И только эхо отвечает им.
С нарастающим интересом я наблюдала каждый шаг нашей дороги. Утро застало нас в Петушках [Petooshka], станция приблизительно 112 верстах от Москвы. Мы надеялись прибыть во Владимир, но длительные задержки в течение ночи не позволили нам достигнуть цели. После короткого сна в мою первую ночь на большой сибирской дороге, я приветствовала новый день с удовольствием. Не разговевшись, начиная с отъезда из Москвы, я была настроена немного отдохнуть.
Сначала казалось сомнительным, возможно ли получить самовар [somervar – Tea-urn], но вскоре я с удовольствием увидела на столе шипящую урну. Нашу корзину с провизией подали, съестные припасы вынули. Мы быстро поели и снова отправились в путь. За ночь упало много снега, погода стала очень холодной, и путешествовать стало удобнее.
По достижении древнего Нижнего Новгорода [Nijni Novogorod], я обрадовалась, что мы проведём там ночь, поскольку мне очень хотелось видеть это место. Мы поехали в гостиницу в Нижний город, чрезвычайно грязный, и заняли маленькую комнату. Я испугалась, узнав, что вся поклажа должна быть вынута из саней, и спросила, не будет ли лучше уехать сразу. Такого не могло быть, мистер Аткинсон пригрозил обратиться к князю Урусову [Prince Ourousoff], губернатору города. После короткой передышки я с удовольствием расстелила медвежьи шкуры и вытянула свои ноги, которые немного затекли.
Утром мы встали с солнцем. Николай явился к нам с печальным лицом и сообщил, что ночью прибыл чиновник из Иркутска [Irkoutsk] и сделал самый неблагоприятный отчет о состоянии дорог. Даже лёд на Волге считали небезопасным для проезда. Был дан приказ уложить всё в сани и приготовиться к отъезду.
Пока я заканчивала упаковку, мистер Аткинсон пошел выразить почтение губернатору и передать мои извинения княгине. Однако они и слышать не захотели о нашем отъезде из города, пока мы не пообедаем с ними. Нас предупредили, что лучше ехать ночью, когда дороги станут более твердыми. Мы согласились, тем более у нас теперь появилось время спокойно прогуляться по городу. Как мне сказали, он очень интересен во время ярмарки, которая обыкновенно имеет место в конце июня или в начале июля. Сама ярмарка проводится на левом берегу Оки, за мостом.
В Верхнем городе расположены все главные здания, и как все российские города с церковными куполами, усыпанными звездами, он имеет симпатичный и даже внушительный вид. Окружающая страна должна выглядеть красивой летом. Я бы с удовольствием и дальше осматривала местность, но в четыре часа нас ожидал обед, и мы должны были быть пунктуальными.
Нас приняли весьма доброжелательно и гостеприимно. Вся семья приветствовала нас, как старых знакомых. Они все удивлялись моей храбрости и решению предпринять такую поездку, и даже сомневались, обладаю ли я достаточной силой для этого. Они желали задержать нас на несколько дней, чтобы мы могли увидеть и оценить многие городские достопримечательности. Нам предлагали посетить женские монастыри и правительственные школы для дворянских дочерей, церкви, а также стекольную мануфактуру, но дороги не позволяли нам задерживаться. Мистер Аткинсон очень стремился попасть в Барнаул [Barnaoul], прежде чем зимние дороги будут полностью разбиты.
Около шести часов мы попрощались с любезным хозяином и хозяйкой, и вернулись в гостиницу, в нашу комнату, где мы намеревались пить чай перед отъездом.
В десять часов мы оставили Нижний Новгород. Наш путь теперь пролегал по льду вдоль Волги. Моё сердце колотилось, когда мы спускались по её берегу, известно, что местами могли встретиться весьма большие полыньи. Дул резкий бриз, все выглядело темным и мрачным, и я почти жалела, что мы не выехали днем. Укрывшись с головой, я крепко заснула. Меня разбудила внезапная остановка саней и нестройный хор голосов. Оказалось, на дороге перед нами мужчины пытаются шестами вытащить сани, проскользнувшие в полынью во льду. Я благодарила небо, что нас опередили, поскольку наши тяжело нагруженные сани, несомненно, утонули бы немедленно.
На следующий день погода стала чрезвычайно холодной, подул острый пронзительный ветер, так что, добравшись до Казани [Kasan] я нашла свое лицо и губы в ужасном состоянии. Мне сказали, что закрыв лицо белой марлей, можно предотвратить повреждение кожи морозом. Русские применяют эффективный, но чересчур неопрятный способ защиты – они никогда не моют лицо до прибытия в то место, куда едут. Кожа моего лица была раздражена и очень болезненна.
Мы получили приглашение обедать в доме одного из профессоров Казанского Университета. Он – перс и убежал из своей страны, поскольку его обратил в Христианство один из наших миссионеров. И он, и его жена показались мне очень любезными.
После обеда наш хозяин посчитал своей обязанностью прочитать молитву к Богу по-персидски, чтобы я могла услышать язык, и он показался мне мягким и симпатичным. На следующий день, в воскресенье, мы пошли к губернатору, князю Барятинскому [Prince Baratinsky], где встретили блестящее общество. Вечером мы посетили концерт, на который были приглашены княгиней.
После Казани дороги снова сделались очень плохи. Я дежурила на часах до первой станции (мы, вообще, делали это по очереди), и заснула. Нам предстояло подняться на снежный холм, почти голый. Я не предполагала в этом каких-либо затруднений, однако и понятия не имела, что может случиться. Перед рассветом я проснулась, и обнаружила, что мы находимся в том же самом месте, где и были – в одной версте от станции. Ямщик кружил всю ночь, безуспешно пытаясь подняться на этот холм. Я разбудила мистера Аткинсона и рассказала ему о том, что случилось. Николая быстро послали назад, на почтовую станцию за новыми лошадьми и помощью, но, прежде чем он вернулся, наш ямщик, при свете утра, преуспел в том, чтобы добраться до вершины, и галопом доставил нас на станцию. Николай и лошади прибыли через несколько часов, когда мы позавтракали и были готовы ехать.
В этом месте мы нашли за завтраком офицера и его компаньона, гражданское лицо. Очевидно, с утра они просили подавать не чай, а водку. Мы обменялись несколькими любезностями и завязали разговор. Русские, без малейшего намерения быть грубыми, часто спрашивают, откуда Вы приехали, куда Вы идете, и какое у Вас дело, а некоторые интересуются даже Вашими деньгами, и так же свободно они рассказывают о себе.
Мы снабдили нашего нового знакомого настолько подробными сведениями, какие пожелали дать. У офицера лицо было словно у покойника, словно он был в последней стадии болезни. Он сообщил нам, что едет из Киргизской Степи, где служил несколько лет, в Петербург, а оттуда отправится в Одессу, чтобы соединится со своей семьёй, которую не видел много лет. Он навязывал нам свой адрес, говоря, что будет очень рад принимать нас в собственном доме. Он сказал по секрету, что имеет некие карты, и с удовольствием покажет их нам. Его сани распаковали и карты принесли. Раскладывая бумаги на столе с множеством поклонов и подмигиваний, он уверял, что их нельзя показывать ни одному иностранцу, но, из глубокого уважения, каковое внезапно почувствовал к нам, он позволит посмотреть на них. (Я купила для мистера Аткинсона те же самые карты в прошлом году в Петербурге). Офицер предложил, если мы пожелаем иметь их, то он готов расстаться с ними за скромную сумму в сорок рублей. Мы отказались, сообщив, что они для нас бесполезны. Он немедленно согласился отдать их за двадцать. Нет! Поняв, что карты не нужны, с плохо скрытым разочарованием, он отодвинул их в сторону. Тогда маленький штатский господин с острой лисьей мордочкой вынул колоду карт. Они оба старались уговорить моего мужа играть. Какова же была их досада, когда мистер Аткинсон сказал, что не отличает одну карту от другой и отказался играть.
Николай позавтракал и всё подготовил. Мы распрощались с нашим новым знакомым, и тот, слишком воспитанный, чтобы показать своё плохое настроение, с очевидной теплотой и сердечностью потряс наши руки и пожелал нам успеха в нашем путешествии. Однако приглашение в Одессу не было повторено.
На почте нас пытались убедить поставить наши сани на колеса, но на подобное изменение мы не могли согласиться. Крестьяне сказали, что мы не найдём снега на дюнах. Для нас запрягли шесть лошадей. Ямщик предложил ехать через лес, где ещё лежал снег, но расстояние в таком случае стало бы вдвое больше.
Вскоре после отъезда со станции мы оказались в лесистой стране и быстро помчались среди тёмных сосен. Описать Вам красоту пейзажей, мимо которых мы ехали, невозможно. Многие из них были совершенно великолепны. Словно проезжая по дворянскому парку, мы восклицали в экстазе: «Как красиво»! Для полноты иллюзии не хватало присутствия оленя. Ночи мне показались более очаровательными, чем дни. В сиянии бледной луны, струящей мягкие лучи на вечнозеленые сосны, в тишине этих прекрасных ночей, лёжа в санях и наблюдая каждый поворот дороги, я вызывала в воображении фантастические картины.
В одну из этих прекрасных ночей, по дороге к Перми [Perm], меня удивило, что Николай никогда не спит. Каждый раз, когда я просыпалась, он сидел вытянувшись в струнку – и это он, который, до настоящего времени только и делал, что спал и днём, и ночью. Следующим утром он бодрствовал, как и в предыдущий вечер. И когда вечер наступил, я снова видела его сидящим, Я встревожилась, думая, что бедняга заболел, и упомянула об этом мистеру Аткинсону. Дело полностью объяснилось, когда, на станции, муж пришел сказать мне, что люди в почтовом доме просили нас остаться на ночь, поскольку на дороге в лесу орудовала шайка грабителей. Слухи о них разлетелись по округе, и Николай, этот великий трус, боялся спать, опасаясь нападения. Мистер Аткинсон просто принял к сведению и, перезаряжая пистолеты, убедился, что его оружие в порядке. Таким образом, в готовности мы двинулись вперед, но никого не встретили. Кроме наших одиноких саней никто не ехал по пустынной дороге.
Мы прибыли в Екатеринбург [Ekaterinburg] 6-го марта. В полночь приехали в дом джентльмена, одного из знакомых моего мужа. Тот взял у мистера Аткинсона обещание остановиться у него. Темнота царила в комнатах, семья удалилась на покой несколько часов назад. Но все немедленно проснулись и нас приняли тепло и сердечно, как старых друзей – на наш голос ответил родной язык, столь милый сердцу путешественника. Мы сидели, болтая, пока крик петуха не напомнил, что пришло время разойтись и отдохнуть после такой серьезной тряски, испытанной нами на голой дороге без снега.
Никто не может описать роскошь хорошей кровати с чистыми простынями, кроме тех, кто лишался этих удобств на несколько недель, как мы. Солнце взошло высоко на небеса прежде, чем я проснулась. Семья давно бодрствовала, но они не тревожили меня. Я открыла глаза – всё улыбалось мне и выглядело счастливым! Все мои желания были учтены, и даже чистое полотенце леди приготовила для меня, чтобы я могла отсрочить открытие моих баулов до более удобного времени.

Перевод с англ. Волковой Н.