Является ли Барнаул прообразом города Мордасова?

Является ли Барнаул прообразом города Мордасова из повести Достоевского «Дядюшкин сон»?

Наш барнаульский филолог, Елена Юрьевна Сафронова, выдвинула очень интересную гипотезу о том, что прообразом города Мордасова, столь выразительно описанного Фёдором Михайловичем Достоевским в повести «Дядюшкин сон», является город Барнаул. Мне эта гипотеза понравилась, и я решила проверить с карандашом в руках текст повести и найти доказательства сходства литературного Мордасова и реального Барнаула. Словно въедливый следователь, цепляясь к каждой строчке, к каждому слову, я с пристрастием допрашивала каждый персонаж, дабы вывести на чистую воду и убедиться – образ городка Мордасова не является собирательным образом сибирских городов, где побывал во время ссылки Фёдор Михайлович Достоевский, а имеет конкретный прототип.

Надо сказать, персонажи повести оказались весьма болтливыми, как и положено персонажам забавного водевиля, каковой вначале задумывался писателем. Об этом свидетельствует сам автор, сообщая поэту А. Н. Майкову в письме из Семипалатинска от 18 января 1856 г.: «Я шутя начал комедию…» Не буду объяснять здесь превращение комедии в комическую повесть, любопытный читатель и сам может узнать об этом из литературных справочников и энциклопедий.

Итак, начнём благословясь!

Наш первый персонаж, движущая сила всей повести, несравненная Марья Александровна Москалева! Она первая дама в Мордасове. Её поведение описано Достоевским как поведение женщины очень высокого ранга. Она ни в ком не нуждается – в ней нуждаются все жители Мордасова. «Правда, ее почти никто не любит и даже очень многие искренно ненавидят; но зато ее все боятся…» — пишет автор. Из этого можно заключить, что Марья Александровна замужем за каким-то большим начальником. Однако, к сожалению, муж мадам Москалёвой, «Афанасий Матвеич, лишился своего места за неспособностию и слабоумием, возбудив гнев приехавшего ревизора».
Мордасов – губернский город, поскольку в нём находится резиденция губернатора. Читатель помнит, что старый князь К., нагрянувший в дом Москалёвой, как снег на голову, отправляется затем с визитом к губернатору.

Можно предположить, что слабоумный Афанасий Матвеевич – бывший губернатор. Но кто же тогда гневный ревизор, сместивший его с поста?

Исследуем этот вопрос.

Сначала определимся с временными рамками. Повесть «Дядюшкин сон» была впервые опубликована в журнале «Русское слово» в 1859 году, а масштабная ревизия в Сибири была проведена к этому времени членом Государственного совета, генерал-лейтенантом Николаем Николаевичем Анненковым, который в 1849 – 1851 гг. по высочайшему повелению инспектировал военную и гражданскую администрацию Западной Сибири. По результатам ревизии был проведен ряд реформ, продолжавшихся до 1856 года.

За это время в Западной Сибири поменялись два генерал-губернатора: Гасфорд Густав Христианович (1794 — 1874) сменил «Омского пашу» Петра Дмитриевича Горчакова (1789 – 1868). А в Томской губернии вместо Валериана Александровича Бекмана (1802 – 1870) встал Александр Дмитриевич Озёрский (1814 – 1880).

П. Д. Горчаков, как указано в Википедии «C началом Восточной войны был назначен в распоряжение главнокомандующего Крымской армией князя Меншикова. Здесь он принял участие в сражении на р. Альме и, командуя войсками правого фланга, с мужеством, лично водил в атаку батальоны Владимирского пехотного полка». Однако современники ругали его за «нерешительность и нераспорядительность».

Бывший Томский губернатор, Валериан Александрович Бекман, в глазах современников, выглядел абсолютно бесцветным и посредственным человеком. Виктор Гахов в очерке «Первое лицо губернии» указал: «По воспоминаниям знаменитого сибиряка Г.Н. Потанина, Бекман любил ездить по губернии и во время своих вояжей расспрашивал крестьян о житье-бытье. Слушая их грустные рассказы, Бекман только довольно улыбался. «Губернатор для собственного удовольствия» — так охарактеризовал его Потанин».

Британский путешественник и художник Томас Уитлам Аткинсон был знаком с Бекманом по Златоусту и Барнаулу и в своей книге «Восточная и Западная Сибирь» оценил его, как «весьма недалёкого человека», загубившего результаты многолетней работы знаменитого металлурга Павла Петровича Аносова.

Бекман запомнился петрашевцу Феликсу Густавовичу Толлю как «маленький пожилой мужчинка, рыжий, невзрачный, в золотых очках, в горном сюртуке без эполет».
В 1857 году Валериан Александрович был уволен со службы «по домашним обстоятельствам» с назначением пенсии, уехал в своё имение в Лугский уезд Петербугской губернии, но большую часть времени жил в Санкт-Петербурге в собственном доме.

Видимо, скандальная отставка мешала отставному генералу жить спокойно, если возникла необходимость в разбирательствах со стороны Третьего Отделения. В интернете существует очень интересный документ – объяснительная записка: «Полковник Герасимов – управляющему III Отделением, 22 апреля 1863 года. … Во время нахождения моего штаб-офицером в Томской губернии, г. Томск действительно обращал на себя особенное внимание с давнего времени существующими злоупотреблениями. Причиною укоренившихся злоупотреблений должно отнести к беспечному 7-летнему управлению губерниею генерал-майора Бекмана. С назначением в 1858 году томским губернатором генерал-майора Озерского направление дел видимо изменилось. Строго преследуя злоупотребления, Озерский настоятельным влиянием своим побудил более неблагонамеренных начальствующих лиц оставить службу, через что приобрёл много врагов, которые в свою очередь употребляли все средства представить действия Озерского в превратном виде, наконец обратились к безымянным доносам и гласности, помещая в журналах, особенно «Искра», оскорбительные статьи, направленные против Озерского». http://profbeckman.narod.ru/Vek19abcValer.pdf стр.7

Так что, на мой взгляд, Валериан Александрович Бекман – вылитый Афанасий Матвеевич Москалёв, которого Марья Александровна «держала … при себе единственно за то, что он служил и получал жалованье и… другие доходы. Когда же он перестал получать жалованье и доходы, то его тотчас же и удалили за негодностию и совершенною бесполезностию».

Барнаул в это время входил в состав Томской губернии и был центром Алтайского горного округа. Томский губернатор совмещал две должности и являлся одновременно директорм Алтайских горных заводов. Он обязан был подолгу жить в Барнауле. На Ленинском проспекте, бывшем Московском переулке, до сих пор сохранился губернаторский дом.
Поэтому — плюс один в пользу Барнаула.

Князь К. собственной персоной!

дом Философа Александровича Горохова

«Начну с того, что князь К. был еще не бог знает какой старик, а между тем, смотря на него, невольно приходила мысль, что он сию минуту развалится: до того он обветшал, или, лучше сказать, износился». Так представляет своего любимого героя Достоевский, а я начну с того что старик, желающий жениться на молоденькой девице – излюбленный и бессмертный персонаж водевилей. В.Г. Белинский саркастически восклицал по этому поводу: «Но на чем же вертятся все наши водевили, как не на этой бедной интриге, с вечным пожилым женихом, над которым к концу торжествует юный, хотя и глупый любовник?»

Позвольте привести один-единственный пример. В 1844 году актёр и драматург Пётр Григорьев написал водевиль-шутку «Дочь русского актёра». Забавная пьеска в одном действии с песнями и танцами была в том же году поставлена на сцене Александринского театра. А в 1979 году по мотивам этой пьесы Георгий Юнгвальд-Хилькевич снял симпатичный мюзикл «Ах, водевиль, водевиль…». Новые песни к нему написали поэт Л. Дербенёв и композитор М. Дунаевский. Я думаю, не найдётся сейчас никого, кто ни разу бы не сышал:

«Трудно спорить с жизненною логикой,
И о чем ты там не говори,
Прежде, чем жениться на молоденькой,
Паспорт свой открой и посмотри,
Паспорт свой открой и посмотри.

Ты все поймешь, ты все увидишь там,
Ты все поймешь и все увидишь сам…»

Такие истории часто случались и не на сцене. Люси Аткинсон, супруга английского художника и путешественника Т.У. Аткинсона в книге «Воспоминания о Татарских степях» делится со своим корреспондентом слухами и сплетнями о свадьбах в Барнауле в 1852 году: «Следующая пара состоит из молодой особы двадцати двух лет и семидесятилетнего жениха. Единственное, что будет сказано в пользу последнего брака – он служит предлогом, чтобы отклонить некоторые приглашения и визиты. Прошлой зимой, когда мы жили здесь, старец предавался музе Терпсихоре в компании двух молодых особ: его будущей жены и семнадцатилетней юной леди. Когда мы уже находились в Иркутске, до нас дошла новость, что этот «Маркиз» начал обсуждение темы брака с генералом A., но тот очень вежливо отклонил честь, предназначенную для его дочери, ведь претендент был почти на тридцать лет старше его самого. «Маркиз», как говорят, умчался в отчаянии, и прежде чем об отказе стали говорить, получил согласие отца другой молодой особы».

Но кто же этот «Маркиз», кто этот влюблённый водевильный старик?

Писатель Владимир Соллогуб в мемуарах, опубликованных после его смерти, рассказал о событиях от конца 1810-х годов до последних лет 1870-х. и представил уже исчезнувшие типы людей. Нашёлся среди них и «Маркиз»!

«В Харькове я часто бывал у графа Головкина… Он изображал собою воплощение типа больших бар XVIII столетия. Большого роста, тучный, с огромным гладко выбритым лицом и густыми седыми волосами, зачесанными по моде императрицы Екатерины II, он всегда был одет изысканно, хотя по-старинному, носил чулки и башмаки с необыкновенно красивыми пряжками; когда он входил в комнату, покачиваясь и опираясь на трость с драгоценным набалдашником, то распространял очень сильный и приятный запах «Bouquet a la Marechale» коим были пропитаны все его одежды; …во всем он соблюдал обычаи прошлого и даже волочился за женщинами, вероятно, впрочем, безобидно, так как в ту пору (1837 г.) ему уже минуло за семьдесят…

Щеголевато, как истый маркиз двора Людовика XV, концами пальцев подносил к своему благородному носу щепотку табаку, с наслаж­дением ее втягивал, ногтями встряхивал пылинки табаку, упавшие на кружева жабо, потом обращался к красивой польке и, влюбленно на нее глядя, ежедневно произносил одну и ту же фразу: «Trop gracieuse, chere Madame, et de plus en plus jolie!» (Бесконечно изящны, милая сударыня, и всё хорошеете и хорошеете (фр)).

В книге воспоминаний Анны Петровны Керн, изданной в московском издательстве «Правда» в 1989 году, на страницах 340 – 378 помещены воспоминания её мужа, А.В. Маркова-Виноградского, под названием «Отрывки из записок и журнала неизвестного человека», где присутствует интересное замечание о подобном типе пожилых мужчин: «отец его… старый дворянин – напоминал легкомыслием, любезностью и волокитством старого французского маркиза. Он был пустейшим из самых бестолковых и до того влюбчив, что был влюблён накануне смерти в дочь моей жены [А.П.Керн] и хотел на ней жениться. Он, в припадке слюнявой нежности к ней, ел тихонько кожицу от клюквы, которую она выплёвывала на блюдечко…»

В бытность Достоевского в ссылке, ещё одна комическая фигура потрясала умы жителей Сибири и Томской губернии в частности – господин Философ Александрович Горохов (1796 – после 1856), по прозвищу «Томский герцог». С 1848 года купец первой гильдии, удачливый золотопромышленник, миллионер, создатель крупнейшей в Российской империи финансовой пирамиды, разоривший чуть ли не половину страны, и, в конце концов, ставший посмешищем для всей Сибири.

Беда Философа Александровича была в отсутствии культуры и нравственности и в наличии несметного богатства. Современников поражал его роскошный дом на Почтамтской улице, обширный великолепный сад с множеством павильонов и беседок, с танцевальным залом над прудом.

В книге А.В. Андрианова «Томская старина», изданной в Томске в 1912 году, запечатлены ещё свежие в памяти горожан «геркулесовы подвиги» одурманенного золотым дождём «герцога». Вот несколько цитат.

«Гости ели с тарелок”, Рассказывает Г. Н. Потанин, “которые были сделаны на собственном заводе Горохова, устроенном им около Томска; то есть ели с местного фарфора. На тарелках были рисунки, изображавшие те самые виды Томска, которые были видны гостям через стеклянные стены павильона. Вино гости пили из сверхестественных бокалов. Возле каждого гостя стоял бокал, в который входила целая бутылка шампанского; бокалы стояли подле стульев на полу, а верхние края их равнялись с плечами обедавших. Томичи на обедах Горохова пировали, как боги варваров».

«Вкусы необразованного богача в еще большей степени проявлялись на устройстве “библиотеки”, которая имела назначение украшать его хоромы. В одной из комнат стоял шкаф с стеклянными дверками, через которые глядели с полок стройные ряды книг в отличных переплетах, все одинаковой толщины и роста, с золотым тиснением на корешках: “Благонравие и порок”, “Тщеславие и скромность” и т.п. названия, какие только могла подсказать изобретательность необразованного человека. Все это были, в сущности, образцы картонажных изделий в роде тех, коими пользуется теперь одна фабрика папиросных гильз для упаковки своих фабрикатов».

«Золотопромышленная компания Филимоновых, Горохова и Отопкова ежегодно намывала более ста пудов золота, т.е. на сумму с лишком в два миллиона рублей. Такие огромные средства давали полную возможность жить на широкую ногу, ничем не стесняясь, и Горохов, большой затейник и любитель пожить по барски, особенно не стеснялся сорить деньгами, не зная им счета и не задумываясь о будущем. 31 мая он праздновал свои именины, а 25 июля именины свой жены Олимпиады и в эти дни в Гороховский сад, где гремела музыка, сжигался фейерверк и рекой лилось шампанское, стекался, положительно, весь город».

Репутация Философа Александровича была столь незыблема, что и купцы и чиновники со всей России умоляли его принять деньги под проценты. Да что там, купцы! Мещане и крестьяне несли ему свои скудные сбережения, в надежде получить бешеную прибыль. При таких условиях ему уже незачем было искать и разрабатывать золотые россыпи. Прииски и шахты были позабыты ради балов и праздников.

И вдруг в 1850 году, пишет А.В. Андрианов, Горохова объявляют банкротом. Тучи бывших прихлебателей налетели, как шакалы на падаль. Над имуществом компании было поставлено конкурсное управление, которое ещё 40 лет безбедно существовало на обломках гороховской империи. А сам он, осмеянный, старый и больной доживал свои дни в нищей хибарке. Но на самом деле, как указано в книге Дмитриенко Н.М. «Томские купцы: биографический словарь», изданной в Томске в 2014 году, кредиторы начинают предъявлять претензии Горохову только с 1852 года, а несостоятельным должником он был объявлен в 1855 году. Общая сумма долга гороховской компании составила почти три с половиной миллиона рублей.

На мой взгляд, Философ Александрович, «томский герцог», вполне мог послужить прототипом князя К., легкомысленного богача, промотавшего состояние, объявленного сумасшедшим и взятого под опеку родственниками.

Постоянное напоминание о фальшивости, поддельности князя, о его растаявшем богатстве наверняка воспринимались современными сибирскими читателями как прямой намёк на «герцога». А описанный Достоевским «барский дом и сад, с выстриженными из акаций львами, с насыпными курганами, с прудами, по которым ходили лодки с деревянными турками, игравшими на свирелях, с беседками, с павильонами, с монплезирами и другими затеями», чуть ли не слово в слово воспроизводит в «Томской старине» А.В. Андрианов.

Итак, «бедный князь, вполовину умерший и поддельный» наверняка имел прототипом томского миллионера Философа Александровича Горохова.

Но каким образом «герцог» был связан с Барнаулом? А всё дело в том, что в девятнадцатом веке наш город был центром золотопромышленности. Сюда со всей Сибири везли драгоценный металл, поскольку перерабатывать его в слитки имел право лишь один Барнаульский сереброплавильный завод. Здесь золото проходило проверку в химической лаборатории (теперь это наш Краеведческий музей), получало оценку качества и отсюда его караванами везли прямиком в Санкт-Петербург, на Монетный двор. Здесь же была резиденция Горного начальника и ревизора частных золотых приисков, выдающих разрешение на разведку и разработку золотоносных участков. А с этими людьми Горохову крайне важно было поддерживать тёплые, дружеские отношения. Наверняка «томский герцог» бывал в Барнауле часто.

«Человек он был к тому же добрейший, разумеется, не без некоторых особенных княжеских замашек, которые, впрочем, в Мордасове считались принадлежностию самого высшего общества, а потому, вместо досады, производили даже эффект. Особенно дамы были в постоянном восторге от своего милого гостя». И ещё бы им не быть в восторге! Ведь в 1847 году Философ Александрович овдовел и оказался самым завидным женихом в Сибири. Представляю, сколько строилось планов и козней, подобных козням милейшей Марьи Александровны Москалёвой. Недаром ведь она говорит Мозглякову: «…один бог мог вас надоумить привезти его прямо ко мне! Я трепещу, когда воображу себе, что бы с ним было, бедняжкой, если б он попал к кому-нибудь другому, а не ко мне? Да его бы здесь расхватали, разобрали по косточкам, съели! Бросились бы на него, как на рудник, как на россыпь…»

Поэтому, второй плюс в пользу Барнаула.

Наталья Дмитриевна, её муж и дом-дворец

«Если есть что-нибудь рыцарское и величественное в современном нам обществе, так это именно в высшем сословии. Князь и в кульке князь, князь и в лачуге будет как во дворце! – заявляет Марья Александровна. – …Вы тоже, отчасти, представитель высшего сословия, потому что от него происходите. Я тоже себя считаю не чужою ему…» Вот такой знаменательный разговор происходит в третьей главе между Москалёвой и Павлом Александровичем Мозгляковым.

Супруги Поярковы, чьи письма опубликованы в девятом выпуске «Краеведческих записок» прожили в Барнауле с 1837 по 1840 год. Они отмечали, что здешнее общество делится на три разряда: инженеры, горные чиновники, и унтер-шихтмейстеры. Инженеры стоят выше всех, ведут себя высокомерно и очень избирательно общаются с горными чиновниками. Унтер-шихтмейстеров унижают и не принимают ни в каком обществе. Штатские чиновники живут своим узким кружком и над ними все смеются. А инженерские жёны, дамы высшего света, любят угождение и дорогие подарки. Не хочу сказать, что горные инженеры, образованные и культурные люди, все поголовно были поражены сословной спесью, но…Елена Сафронова в своей статье «Ф. М. Достоевский: «Желаю в Барнаул», «именно в Барнаул»: к 160-летию первого визита писателя» пишет, что М.Д. Исаева отказалась ехать в наш город. Об этом Достоевский писал А. Е. Врангелю: «…в Барнаул ехать боится: что если ее там примут как просительницу, неохотно и гордо» (письмо от 14 июля 1856 г.)

В этой же статье приведён отрывок из письма Достоевского от 29 мая 1856 г.: «…вы пишете, что хлопочете о переводе моем в барнаульский батальон. Ради всего, что для Вас свято, не переводите меня раньше офицерства»

Страхи Марии Дмитриевны и Фёдора Михайловича были вполне обоснованы. Чувствовать пренебрежение за малый чин, испытывать постоянное унижение по любому ничтожному поводу, пресмыкаться перед чванливыми доморощенными Талейранами для обоих было бы весьма тяжело.

Но вернёмся опять к разговору Москалёвой и Мозглякова, с которого начали. Молодой человек посмеялся над промотавшим деньги стариком, а Марья Александровна заступилась за князя: «Князь и в кульке князь, князь и в лачуге будет как во дворце!» Возможно, точно так же как барнаульские дамы из высшего света находили аргументы в защиту Философа Александровича Горохова. Думаю, во время визитов в Барнаул, Достоевский не мог не знать, чем живёт и дышит Томская губерния, и это подтверждается ещё одним высказыванием Марьи Александровны: «А вот муж Натальи Дмитриевны чуть ли не дворец себе выстроил, — и все-таки он только муж Натальи Дмитриевны, и ничего больше! Да и сама Наталья Дмитриевна, хоть пятьдесят кринолинов на себя налепи, — все-таки останется прежней Натальей Дмитриевной и нисколько не прибавит себе».

Так кто же этот загадочный муж Натальи Дмитриевны, который ни разу не появился на страницах повести, но явно противопоставлен князю? Был ли у господина Горохова соперник и конкурент в глазах барнаульского общества?

Был! Более удачливый, более хитроумный и более изворотливый делец – золотопромышленник Иван Дмитриевич Асташев! И дом, «чуть ли не дворец» он выстроил себе как раз к этому времени.

В юные годы Иван Дмитриевич был губернским чиновником, но попался на краже казённых денег и угодил под суд. Вот как рассказал об этом писатель Владимир Игнатьевич Соколовский в романе «Одна и две, или Любовь поэта», напечатанный в Москве в типографии Степанова в 1834 году.

«В конце ноября минувшего года затеялась в Т……. какая-то казенная поставка на значительную сумму… Написали, как водится, самый аккуратный конспект; забрали справочные цены; сообразились с ними; сделали сметы; разочли все до последнего гвоздика; придумали все средства для соблюдений государственного интереса; стиснули их в ореховую скорлупу благоразумной инструкции; ассигновали деньги: оставалось только выбрать ревностного, опытного и благонадежного чиновника, которому было бы можно поручить эту важную операцию… Колебались долго, решили дурно… Иван Дмитриевич получил предписание, получил наличные, отправился — и, должно признаться, что в этом назначении очень много помогло ему ходатайство Вельского, который лез из кожи, стараясь за своего сердечного друга. Нечего и говорить, что в замену своей ревности он имел клятвенное обещание о полюбовном разделе невинных барышей.

… «С отличною ревностью» к собственным пользам занялся он приведением «в благонадежность» своего состояния и, наконец, обделывал свои дела со всею «опытностью» плута, то есть мастерски припрятывал концы.

Впрочем, я не слишком обвиняю его в этом дневном грабеже своего правительства; … отчего же такому «маленькому человеку», каков Иван Дмитриевич, не ошибиться насчет иной статьи политической экономии и не присвоить себе некоторого права уравнивать государственные имущества?

Как бы то ни было, Арский кончил закуп «с выгодою для казны»; получил за то официальную благодарность начальства, которому невозможно было усчитать его, и по приезде назад стал водить за нос своего … друга…

Вельский терпел, терпел, наконец, 2 января, … потребовал свой пай, как бес – купленную душу.

Напрасно представлял ему Иван Дмитриевич, что он «не воспользовался ни копеечкой»... «Милый друг» не хотел ничего слышать!.. Он кричал громче быка, что на его долю приходится до шести тысяч, требовал их как законной собственности, … ссора кончилась совершенным разрывом…

… Смолянов никак не понимал тогда весьма важной тайны, что для иного делать казенные «поставки» значит… иметь «кусочек хлебца»…Я уж и не говорю о «ломтях» и «целых краюхах», которые отрезаются так бессовестно и так безбожно называются «кусочками…»

Владимир Соколовский дал своему персонажу имя и отчество Асташева, потому что знал эту историю во всех подробностях от своего отца. Игнатий Иванович Соколовский статский советник, исполнял обязанности гражданского губернатора Томской губернии и был честным человеком. «Благодетель и друг страждущего человечества». Именно так охарактеризовал его в 1809 году журнал «Русский вестник» (1809, N 2, с. 303-311), поместивший проникновенную статью об этом заступнике за сибирских сирот и бедняков». (http://www.booksite.ru/fulltext/dav/nos/ty/8.htm)

Именно И.И. Соколовский и губернатор П.К. Фролов в 1830 г. и отдали под суд И.Д. Асташева. Правда, до каторги дело не дошло.

Достоевский осторожно намекает на Ивана Дмитриевича лишь отчеством Натальи Дмитриевны. Видимо, для дворянского круга барнаульских горных инженеров владелец многих богатейших золотых приисков был всего лишь выскочкой, парвеню. Марья Александровна не скрывает своего презрения, говоря о муже Натальи Дмитриевны, не удостоив его ни имени, ни отчества, ни фамилии. Скорее всего, Асташев, в период пребывания Достоевского в ссылке, не был допущен в благородное барнаульское общество.

Кстати, дом-дворец Асташева сохранился в Томске до сих пор.

дом-дворец Асташева (фото prousadbi.ru)

Да, чуть не забыла – третий плюс Барнаулу.

Барнаульский театр

Наконец, добрались до главного – до барнаульского театра. Специалисты считают Барнаул прообразом городка Мордасова, главным образом, по наличию театра в реальном и литературном городах.

В Барнауле театр был. Главным аргументом у историков театра считается цитата из книги Владимира Соколовского «Одна и две или Любовь поэта», изданной в 1834 году: « Я сказал вам, что в Б……. было прекрасное общество: почти весь круг мужчин состоял из людей хорошо образованных, и, кроме того, многие из молодежи очень и очень не напрасно посвящали свой досуг музыке, пению и театру». Однако это был не профессиональный, а домашний, любительский дворянский театр.

Филипп Николаевич и Екатерина Семёновна Поярковы, в письмах в декабре 1838 года, в январе и апреле 1839, подробно рассказали о спектаклях в доме горного начальника Злобина. С большим успехом самодеятельные артисты – горные инженеры, их жёны и дочери, играли пьесу знаменитого русского драматурга Дмитрия Тимофеевича Ленского «Хороша и дурна, умна и глупа» и переведённый им же с французского языка водевиль «Стряпчий под столом». В главной роли выступал горный инженер Самойлов.

«Стряпчий» очень полюбился барнаульским зрителям, да и не только барнаульским. Забавный спектакль с остроумными куплетами и танцами с большим успехом шёл и на столичных и на провинциальных сценах. Кстати, эту пьесу не забыли до сих пор и в интернете можно найти отрывки из студенческих спектаклей и концертные номера.

Зимой 1856-1857 года на представлениях барнаульского театра побывал Пётр Петрович Семёнов-Тян-Шанский и оставил об этом отзыв в первой главе своей книги о путешествие в Тянь-Шань: «Многие из горных инженеров, постоянно принимая участие в любительских спектаклях, выработали из себя тонких, образованных артистов, между которыми в моей памяти остались горный инженер Самойлов, брат знаменитого [петербургского – Н.В.] актера [Василия Васильевича – Н.В.] Самойлова, а в драматических ролях молодой горный инженер Давидович-Нащинский».

Надо сказать, что в середине девятнадцатого века театры существовали во многих сибирских городах. К примеру, в Омской крепости ещё в шестидесятых годах восемнадцатого столетия был устроен «Оперный дом», «где и чинили представления разных трагедий и комедий под смотрением и водительством моим» — сообщал в своей «Домовой летописи» капитан Иван Андреев.[1]

В середине девятнадцатого века в Омском кадетском корпусе ставила любительские спектакли жена директора, А. Р. Шрамм. В 1843 году воспитанники играли пьесу Шаховского «Ссора, или два соседа» и водевиль «Стряпчий под столом». На представления обязательно приглашали купцов-благотворителей. Генерал-губернатор П.Д. Горчаков относился к этому весьма благосклонно.[2]

Сам Фёдор Михайлович Достоевский в книге «Записки из мёртвого дома» подробно описал устроенные на Рождество театральные представления в Омском каторжном остроге.

И в Семипалатинске, где имелось лишь одно пианино, где не знали конфет и пили чай с изюмом, куда не заглядывали даже бродячие циркачи, и даже там «…иногда солдаты устраивали у себя в казарме «спектакли», на которые собирался местный бомонд – публика рада была всякому развлечению. Солдаты-артисты не особенно разборчивы были в выборе репертуара и, случалось, преподносили такие вещи, что дамы турманом вылетали со «спектакля», а мужчины хохотали до упаду. (Б. Г-в [Б. Г. Герасимов] Ф. М. Достоевский в Семипалатинске: Статья вторая. См. «Сибирские Огни», N 4 за 1924 г.)

И в Кузнецке, в уездном училище бывали спектакли, в которых играли дети.

А что же город Мордасов? А тут театра скорее нет, чем он есть.

«У нас же сбираются составить театр, – для патриотического пожертвования, князь, в пользу раненых… вот бы ваш водевиль!» – Говорит Марья Александровна, когда речь зашла о литературных талантах князя.

Вот как! Дамы ещё только собираются поставить какой-нибудь спектакль, но даже пьеса не выбрана и на худой конец подошёл бы водевиль, написанный князем сорок лет назад.

Вот и Анна Николаевна Антипова подтверждает: «… ведь надобно же, непременно надобно когда-нибудь кончить все наши сборы с этим театром. Еще сегодня Петр Михайлович сказал Каллисту Станиславичу, что его чрезвычайно огорчает, что у нас это нейдет на лад и что мы только ссоримся».

Анна Николаевна объясняет причину медлительности – в городе нет необходимых вещей для постановки спектакля. Она заявляет Марье Александровне: « … В Духанове [имение князя] был театр. Мы уж справлялись и знаем, что там где-то складены все эти старинные декорации, занавесь и даже костюмы. … Теперь мы нарочно заговорим о театре, вы нам поможете, и князь велит отослать к нам весь этот старый хлам. А то – кому здесь прикажете сделать что-нибудь похожее на декорацию?»

Нет занавеса, нет костюмов – мордасовцы, в отличие от барнаульцев или омичей, не увлечены любительским театром. В Мордасове нет и художника, способного нарисовать декорацию, и потому театральное представление в пользу раненых под угрозой срыва.

Ну, вот вам и первый минус в поиске сходства и различия Барнаула и Мордасова.

[1] Мельникова Е.В. Театр и город сибирской провинции (конец XIX – начало XX вв.) – Омск, 2004.

[2] То же